Все почему-то привыкли считать меня равнодушной. Мол, вот в жизни есть место для страсти, веселья, радости, любви и тепла, а смерть – она холодна и безразлична, как твоя фригидная тетушка в шестьдесят пять лет.
Глупости это. Уж не после того, что я видела, а видела я достаточно. Ведь я знаю – вы все рано или поздно придете ко мне, все. Когда я смотрю на младенца, жмурящегося от солнечного света, и посасывающего пальчик, я невольно вижу, что с ним станет. Вижу, как он не успеет дорасти до своего семнадцатого лета, как его собьет машина. А водитель умчится вдаль, даже не остановившись, чтобы посмотреть на содеянное.
А ведь я так хочу увидеть просто ребенка, который глядит на маму, и чувствует безмятежное тепло. Смотрит на мир огромными глазами и смеется так, как никто другой, потому что счастлив по-настоящему.
И я не могу быть равнодушна к таким вещам. Мне хочется обнять его, прижать к своей груди, и вдохнуть в него жизнь, просто сказать «будь!», и чтобы сезоны сменяли один за другим, а он все не умирал.
Все почему-то думают, что я поступаю нечестно. А ведь я просто делаю свою работу. У кого-то это – возиться с бумажками в холодном офисе, у кого-то – прокладывать дороги, строить здания, учить детишек. А я… ну я просто отвожу вас туда, куда нужно, чтобы вы не заблудились. И неважно, пять вам, двадцать пять или пятьдесят. Я люблю вас всех. Злых, гордых, веселых, обиженных, чувствительных или капризных. Вы все для меня равны. И каждого из вас, каким бы он ни был при жизни, я встречу, распахнув объятия, и поведу дальше.
Некоторые хотят узнать, когда же это случится. Когда мы встретимся, и на этот раз в других обстоятельствах. Обычно я не рассказываю, и уж тем более, не показываю последние ваши минуты. Зачем? Чтобы что? Чтобы вместо того, чтобы наслаждаться каждым мигом, вы тряслись в страхе перед последним мгновением? Не лучше ли прожить каждую секунду, широко раскрыв глаза и смеясь? А потом… да, я приду, это неизбежно. Но вы не будете одиноки, как порой кажется в минуту печали. Вы никогда не одиноки. Я всегда присматриваю за вами. За каждым из вас. Можно сказать, мы уже знакомы заочно.
Но ведь спросили меня совсем о другом, и я отвлеклась. Это неизбежно, я порой забываюсь, просто смотрю в одну точку и проживаю все будто заново. Я помню всех, всех и каждого, даже самых маленьких, даже оленей, которых загнали собаки и пристрелили охотники; даже бабочек, которым уготован столь малый срок.
Ты хочешь знать, что было с П.Э.? Я вздыхаю, потому что слышу этот вопрос не первый раз. Ты видишь, как вздрагивают мои темные волосы, рассыпаясь по плечам – такая непослушная копна, обрамляющая смуглое лицо. Я запускаю пальцы в волосы и накручиваю прядь.
Это произошло в начале 90-х: я тогда прибыла в тюрьму, построенную одним наркобароном для самого себя. Звучит иронично? Нисколько. Звучит комфортно. Ненавижу ли я его за то, что он сделал? Отнюдь. Да, он задал мне работенки, и задал немало. Он приложил руку к смертям сотен людей, разрушил жизни тысячи. Я встретила каждого из них, и каждого привела туда, куда ему было положено. Конечно, многое мне не нравилось. Просто пойми, я принимаю всех, какими они есть. Порой наказываю, как непослушных детей наказывает мать. И как прожила несколько столетий в физическом воплощении, даже научилась злиться по-настоящему.
И вот, тогда я услышала зов. П. мой старый знакомый, он порой давал мне деньги, много денег, осыпал меня цветами, шоколадом и хорошими сигарами. Просто он знал, кто я. И вероятно, надеялся откупиться.
Я принимаю подношения, подарки, как это говорят сейчас. До сих пор принимаю, почему я должна от них отказываться? А вот сделать ли то, о чем меня просят – я хорошо подумаю.
Было жарко, когда я туда прибыла. Охранники внутри огромного, просто гигантского здания потели в своих бежевых формах, слишком плотных для жаркого лета. Я видела как капельки пота стекали по смуглым щекам, как прятались в черных усах, как блестели над губой и на лбу. А они видели, как молодая женщина, в короткой, игриво пляшущей на ходу, юбке, с топом, открывающим маленький, округлый животик, идет танцующей походкой в камеру П. Не в камеру – в спальню. Я же говорила, он хорошо устроился.
В зубах зажата алая роза. На ногах – сабо, разноцветные, одно красное, другое черное. Они смотрели во все глаза на меня, хотя видели не впервые. Я частенько тут появлялась. П. хотел прислать за мной личный самолет, чтобы все было «как надо», ведь он любил показывать свою власть. Я не стала слушать, и появилась сама. Так вышло, потому что я знала, что кое-кто умер в тюрьме. Он пытал его и убил сам, а я пришла забрать счастливца, избавленного от мук. И заодно пришла к П., уже омывшему свои руки от крови.
Один из охранников посмотрел на меня долгим взглядом. Произнес, когда я прошла мимо, думая, что не слышу:
- Повезло П. Я бы тоже хотел встретиться с такой bebe.
- И встретишься. Раньше, чем ты думаешь, - откликнулась я, не обернувшись. Кинула розу в сторону, и распахнула двери.
П. сидел в плетеном кресле, за кофейным столиком, и раскуривал толстую сигару. Кубинскую, с таким тяжелым, густым ароматом, который проникал в каждый уголок комнаты. Мне это понравилось, и я взяла у него вторую без спроса. «Все что мое – все твое» - он ведь сам это говорил.
- Mi querido! – П. довольно улыбнулся, пригладив усики. Заигрывал. – Ты пришла!
- Пришла, - я закинула ногу на ногу, усмехнувшись взгляду П. – Не каждый раз меня встречают так радушно! Приятное разнообразие.
- Si, - П. выпустил столп дыма изо рта, и взял меня за руку. Поцеловал с такой страстью, будто целовал руку своей любовницы, хотя я видела: глубоко в его глазах затаился страх.
- Зачем ты звал меня? Я не люблю приходить впустую, ты знаешь это.
- Ты занятая женщина, Santa Muerte. Прости меня.
Поймите, П. не всегда такой мягкий. Он властный, жестокий, у него взгляд безжалостного убийцы. Просто потому, что он такой и есть. Но и не только такой. Никто не бывает настолько однобоким. У всех скрыто что-то еще.
- Olvidarse de él, - попросту говоря, «забудь», - в чем дело, П.?
П. замолчал. Он смотрел перед собой в пустоту, выпуская клубы дыма, и он смешивался с моим, сплетаясь в причудливом танце. Я наблюдала за этой игрой хаотичного смешения, и догадывалась, о чем пойдет речь. Я уже видела этот взгляд. Много, много раз.
- Когда это случится? – наконец спросил он. Не охрипшим от страха, голосом, как юнец. Как взрослый мужчина, который не боится. Но ведь боялся же на самом деле. Правда, не столько за себя, сколько за семью. Семью он любил.
- Случится что? – слукавила я. Он посмотрел на меня не слишком довольно, но взгляд его смягчился.
- Когда я умру. И как? Нет, не говори мне, как. Когда.
- Ты уже мертв, П., - произнесла я, встряхнув головой, и разметав свои волосы по спинке кресла, - просто ты этого еще не знаешь.
- Что ты имеешь ввиду, мадонна?
Я промолчала. Как объяснить ему? Да и нужно ли. Утешение он найдет, и я точно знаю, когда и как. После того, как покинет свое тело, ему больше ни о чем не нужно будет волноваться.
- Я не привык просить дважды.
- Да? Но тебе придется, - спокойно ответила я, туша сигару, и вставая. П. встал со мной. Я видела в его глазах вспыхнувшее бешенство. Видела, что он спит и думает о том, когда, когда это случится. Когда, как. Он уже умер, и умер много, много раз, в своих собственных мыслях.
- Когда я умру? – вновь спросил он после долгого молчания. Переборол злость, что было для него непривычно. Он не привык слышать «нет», не привык, когда ему не повинуются. Но понимал, что сейчас это лишнее.
Я подошла к нему, покачивая бедрами. Медленно приблизилась, обойдя сзади. Заставила его наклониться ко мне, ведь я была ниже ростом. Мои губы шептали ему на ухо слова, значения которых он не понимал.
«Когда будешь готов», - сказала тогда я, и удалилась.
Пабло Эскобару тогда незачем было знать, когда это случится, и как.
